Фаэты - Страница 79

Гремучий Змей сделал знак рукой, и три его телохранителя с разрисованными боевой краской лицами, в стеганых боевых куртках протрубили в морские раковины, пронзительными звуками заглушив последние слова жреца.

Заговорил Гремучий Змей:

– Да станет известно людям Толлы, а также смиренным служителям богов, что владыка смертных Гремучий Змей с распростертыми объятиями любви и мира принимает вернувшегося к нему сына в образе бога и на склоне своих лет складывает с себя бремя Верховного Вождя, которое так долго нес. Он передает это бремя власти своему сыну Топельцину, который отныне будет носить имя Кетсалькоатля, живого белого бога и владыки смертных.

Ошеломленные горожане Толлы повскакали со скамей, не зная, чего им ждать дальше. Другое дело Змея Людей. Он рассчитывал на правах Великого Жреца по-прежнему представлять перед народом богов, узнавая желания тех, кого провозгласили сейчас богами на Земле. Но если бог становится одновременно и владыкой, то… Теперь вся надежда была на тайную дочь. Ведь самозванец из сельвы вынужден был признать ее своей возлюбленной.

Усиленный священным камнем голос жреца снова зазвучал над трибунами:

– Пусть примет всесильный бог и вождь Кетсалькоатль смиренный дар смертных, владыкой которых он стал. Проворные жрецы сейчас поднесут ему на золотом блюде два желанных ему трепещущих сердца, бившихся во время славно закончившейся священной игры.

– Пусть замолчит лукавый жрец! – раздался незнакомый ясный и сильный голос, который, оказывается, принадлежал белому богу. Он встал рядом с Гремучим Змеем, не позволив тому подняться с циновки. – Пусть замолчит лукавый жрец, и пусть знают люди Толлы, что никогда больше не прольется человеческая кровь ради жертвы богам, ни одно сердце больше не вырвут из груди живого человека и не бросят на нетускнеюшее блюдо желтого металла. Кетсалькоатлю предложено править Толлой, и он с сознанием долга перед людьми принимает переданную ему власть, чтобы обратить ее на благо всех. Жестокость отныне объявляется вне закона, как неугодная и богам, и людям Земли.

Горожане переглянулись. Почему белый бог сказал о всех людях Земли, а не о людях Толлы? И почему он назвал Великого Жреца лукавым, унизив его перед всеми, хотя тот только что провозгласил Кетсалькоатля богом? Однако люди Толлы не умели рассуждать, они привыкли повиноваться. Больше всего их взволновало и перепугало запрещение привычных человеческих жертв, всегда угодных богам. Что ждет теперь людей, если богов нельзя будет умилостивить?

Жрецы подвели к Кетсалькоатлю, наконец севшему на место владыки, двух вождей игровых отрядов. Их бросили перед ним на колени, связанных веревкам и с закрученными назад руками.

Кетсалькоатль сделал знак, и огромный белый бог, который ростом был даже больше Топельцина, подошел к жертвам и двумя ударами диковинного блестящего ножа, непохожего на обычное изделие из вулканического стекла, хотя и не менее острого, разрубил связывающие их веревки. Две белые богини помогли освобожденным подняться и заговорили с ними на языке Толлы. Их голоса были нежны и ласковы.

Кетсалькоатль отправился во дворец своего отца Гремучего Змея. По одну его сторону шел еще один бог, с малым числом волос на голове, а по другую – тайная дочь великого Жреца красавица Мотылек.

Гремучий Змей шел следом.

Люди Толлы благоговейно провожали их взглядами.

Что-то ждет их при новом владыке смертных, который спустился к ним с неба и не хочет, чтобы жертвами cмягчали его гнев?

Неожиданности последовали одна за другой.

Каждый день глашатаи ревом морских раковин созывали народ к подножию пирамиды Ночи и сверху звучал голос одного из белых богов, который отличался своим ростом, имел рыжую бороду и четыре глаза. Он передавал повеления Кетсалькоатля, которые обязаны были выполнять все. Повеления эти ошеломляли, приводили в трепет одних и в неистовую радость других. Однако пугали они одинаково всех. Невозможно было разобраться в новом порядке, который устанавливал белый бог.

Прежде всего бородатый бог-великан, поднеся к губам волшебную раковину, объявил, что упраздняется рабство.

– Рабство противно самой натуре человека и недостойно его ума, возвысившего людей над всем остальным животным миром, – громоподобно гремел через раковину голос бога-помощника. – Ни в лесах, ни в пустыне, ни в водах не найти живых существ, которые заставили бы других, себе подобных, трудиться, сами ничего не производя. Не будет так отныне и среди людей Земли.

Опять он сказал «людей Земли», а не «людей Толлы». Собирались ли: боги завоевать все окрестные пленена?

– Труд отныне будет обязателен для всех, – продолжал бог-великан. – И прежде всего для владыки смертных, для самого Кетсалькоатля. Он первым подаст всем пример. Ему отводится поле, которое он станет возделывать, чтобы вырастить хлопок и пшеницу. А если трудиться станет сам бог, то что ожидает тех, кто откажется от труда?

– Смерть! – послышалось из толпы, стоящей у подножия пирамиды.

– Кетсалькоатль упраздняет насильственную смерть и как наказание, и как мщение, – снова удивил людей вещающий бог. – Ее заменит изгнание из города Толлы. Не пожелавшие трудиться в городе будут отправлены в сельву, где им все равно придется трудиться, чтобы не погибнуть. Труд станет обязательным для всех.

Люди уходили с площади потрясенные.

Вожди возмущались, хватались за оружие. Но бог был богом, к тому же и владыкой смертных. Приходилось смиряться.

Толпы освобожденных рабов заполняли площадь перед дворцом владыки, чтобы песнями, плясками и ночными кострами воздать ему хвалу.